Главная → Особенности голубей → Интересные факты из жизни Андрея Белого (15 фото). Александр белый Андрей белый и клавдия николаевна васильева

Интересные факты из жизни Андрея Белого (15 фото). Александр белый Андрей белый и клавдия николаевна васильева

Андрей Белый (настоящее имя Борис Николаевич Бугаев) - русский писатель, поэт, критик, мемуарист, стиховед; один из ведущих деятелей русского символизма и модернизма в целом.

Родился в семье математика Николая Васильевича Бугаева, декана физико-математического факультета Московского университета, и его жены Александры Дмитриевны, урождённой Егоровой. До двадцати шести лет жил в самом центре Москвы, на Арбате; в квартире, где он провёл детские и юношеские годы, в настоящее время действует мемориальная квартира. Бугаев-старший обладал широкими знакомствами среди представителей старой московской профессуры; в доме бывал .

В 1891-1899 гг. Борис Бугаев закончил знаменитую московскую гимназию Л. И. Поливанова, где в последних классах увлёкся буддизмом, оккультизмом, одновременно изучая литературу. Особое влияние на Бориса оказывали тогда , . Здесь у него пробудился интерес к поэзии, в особенности к французской и русским символистам ( , ). В 1895 г. сблизился с Сергеем Соловьёвым и его родителями - Михаилом Сергеевичем и Ольгой Михайловной, а вскоре и с братом Михаила Сергеевича - философом Владимиром Соловьёвым.

В 1899 году по настоянию отца поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. С юношеских лет пытался соединить художественно-мистические настроения с позитивизмом, со стремлением к точным наукам. В университете он работает по зоологии беспозвоночных, изучает труды Дарвина, химию, но не пропускает ни одного номера «Мира искусства». Осенью 1899 года Борис, по его выражению, «всецело отдается фразе, слогу».

В декабре 1901 года Белый знакомится со «старшими символистами» - Брюсовым, Мережковским и . Осенью 1903 года вокруг Андрея Белого организовался литературный кружок, получивший название «Аргонавты». В 1904 году «аргонавты» собирались на квартире у Астрова. На одном из заседаний кружка было предложено издать литературно-философский сборник под названием «Свободная совесть», и в 1906 году вышли две книги этого сборника.

В 1903 году Белый вступил в переписку с , а через год состоялось их личное знакомство. До этого, в 1903 году он с отличием окончил университет. С момента основания журнала «Весы» в январе 1904 года Андрей Белый стал тесно сотрудничать с ним. Осенью 1904 года поступил на историко-филологический факультет Московского университета, выбрав руководителем Б. А. Фохта; однако в 1905 году прекратил посещать занятия, в 1906 году подал прошение об отчислении и стал заниматься исключительно литературной работой.

После мучительного разрыва с Блоком и его женой Любовью Менделеевой Белый полгода жил за рубежом. В 1909 году стал одним из сооснователей издательства «Мусагет». В 1911 году совершил ряд путешествий через Сицилию - Тунис - Египет - Палестину (описано в «Путевых заметках»). В 1910 г. Бугаев, опираясь на владение математическими методами, читал начинающим поэтам лекции о просодии - по словам Д. Мирского, «дата, с которой можно отсчитывать само существование русского стиховедения как отрасли науки».

С 1912 года редактировал журнал «Труды и дни», основной темой которого были теоретические вопросы эстетики символизма. В 1912 в Берлине он познакомился с Рудольфом Штейнером, стал его учеником и без оглядки отдался своему ученичеству и антропософии. Фактически отойдя от прежнего круга писателей, работал над прозаическими произведениями. Когда разразилась война 1914 года, Штейнер со своими учениками, в том числе и с Андреем Белым, находились в швейцарском Дорнахе, где начиналось строительство Гётеанума. Этот храм строился собственными руками учеников и последователей Штейнера. Перед началом Первой Мировой войны А. Белый посетил могилу Фридриха Ницше в деревушке Рёккен под Лейпцигом и мыс Аркона на острове Рюген.

В 1916 году Андрей Белый был вызван в Россию «для проверки своего отношения к воинской повинности» и кружным путём через Францию, Англию, Норвегию и Швецию прибыл в Россию. Жена за ним не последовала. После Октябрьской революции он вёл занятия по теории поэзии и прозы в московском Пролеткульте среди молодых пролетарских писателей.

С конца 1919 году Белый задумывался о возвращении к жене в Дорнах, за границу его выпустили только в начале сентября 1921 г. Из объяснения с Асей стало ясно, что продолжение совместной семейной жизни невозможно. Владислав Ходасевич и другие мемуаристы запомнили его изломанное, скоморошеское поведение, «выплясывание» трагедии в берлинских барах: «его фокстрот - чистейшее хлыстовство: даже не свистопляска, а христопляска» (Цветаева).

В октябре 1923 года Белый неожиданно вернулся в Москву за своей подругой Клавдией Васильевой. «Белый - покойник, и ни в каком духе он не воскреснет», - писал в «Правде» всемогущий в то время Лев Троцкий. В марте 1925 года он снял две комнаты в Кучине под Москвой. Писатель умер на руках у своей жены Клавдии Николаевны 8 января 1934 года от инсульта - следствие солнечного удара, случившегося с ним в Коктебеле. Эта судьба была предсказана им в сборнике «Пепел»:

Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.

В октябре 1923 года Белый вернулся в Москву; Ася навсегда осталась в прошлом. Но в его жизни появилась женщина, которой суждено было провести с ним последние годы. Клавдия Николаевна Васильева (урожд. Алексеева; 1886-1970) стала последней подругой Белого. Тихая, заботливая Клодя, как называл её писатель, 18 июля 1931 года стала супругой Белого.

Творчество

Литературный дебют - . За ней последовали , в индивидуальном жанре лирической ритмизованной прозы с характерными мистическими мотивами и гротескным восприятием действительности. Войдя в круг символистов, участвовал в журналах «Мир искусства», «Новый путь», «Весы», «Золотое руно», «Перевал». Ещё в 1903 году в журнале «Новый путь» опубликовал заметку «По поводу книги Мережковского: Лев Толстой и Достоевский». Ранний сборник стихов «Золото в лазури» отличается формальным экспериментаторством и характерными символистскими мотивами. После возвращения из-за границы выпустил сборники стихов «Пепел» (1909; трагедия деревенской Руси), «Урна», роман «Серебряный голубь», очерки «Трагедия творчества. Достоевский и Толстой».

Итоги собственной литературно-критической деятельности, отчасти символизма в целом, подведены в сборниках статей «Символизм» (1910; включает также стиховедческие работы), «Луг зелёный» (1910; включает критические и полемические статьи, очерки о русских и зарубежных писателях), «Арабески». В 1914-1915 вышла первая редакция романа «Петербург», который является второй частью трилогии «Восток или Запад».

В романе «Петербург» (1913-14; переработанная сокращённая редакция 1922) символизированное и сатирическое изображение российской государственности. Первый в задуманной серии автобиографических романов - «Котик Летаев»; серия продолжена романом «Крещёный китаец». В 1915 пишет исследование «Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности».

Понимание Первой мировой войны как проявления общего кризиса западной цивилизации отражено в цикле «На перевале» («I. Кризис жизни», 1918; «II. Кризис мысли», 1918; «III. Кризис культуры», 1918). Восприятие животворной стихии революции как спасительного выхода из этого кризиса - в очерке «Революция и культура», поэме «Христос воскрес», сборнике стихов «Звезда». Также в 1922 году в Берлине публикует «звуковую поэму» «Глоссолалия», где, опираясь на учение Р. Штейнера и метод сравнительно-исторического языкознания, разрабатывает тему создания вселенной из звуков. По возвращении в Советскую Россию создаёт роман-эпопею («Московский чудак», «Москва под ударом», «Маски»), пишет мемуары - «Воспоминания о Блоке» и мемуарную трилогию «На рубеже двух столетий», «Начало века», «Между двух революций».

Среди последних работ Андрея Белого - теоретико-литературные исследования «Ритм как диалектика и „Медный всадник“» и «Мастерство Гоголя», которые позволили назвать его «гением въедливости». Сокращённое изложение теоретических выкладок Белого о ритме русского стиха приведено Набоковым в приложении к переводу на английский язык.

Влияние

В 1922 году Осип Мандельштам призывал писателей к преодолению Андрея Белого как «вершины русской психологической прозы» и к возвращению от плетения словес к чистому фабульному действию. Начиная с конца 1920-х гг. беловское влияние на советскую литературу неуклонно сходит на нет.

(настоящее имя - Борис Николаевич Бугаев )

(1880-1934) русский прозаик, поэт, критик, литературовед

Будущий знаменитый символист родился в семье профессора Н. Бугаева, известного математика, автора оригинальной теории эволюционной монатодологии и председателя Московского математического общества. Детские годы Бугаева прошли в бытовой и интеллектуальной атмосфере профессорской Москвы. Она оказала влияние не только на его умственное развитие, но и на подсознание. Позже в своих романах и мемуарах он создаст образы знаменитостей, бывавших в доме, в виде кариатид, держателей особой системы мироздания. Вероятно, благодаря своей неуемной энергии отец получит в этой иерархии почетное прозвище Гефеста, бога огня, подвижного и переменчивого.

Мать занималась только собой, вела светский образ жизни. О ее красоте свидетельствует образ молодой на картине «Боярская свадьба» К. Маковского, для которой она позировала.

Каждый из родителей мечтал сделать из мальчика будущего гения: отец видел в нем продолжателя дела, мать мечтала о всестороннем развитии, учила музыке и грамоте. Позже Бугаев вспоминал, что боялся расстроить мать своим непониманием и оттого еще больше тупел.

В целях самозащиты он уходил в свой внутренний мир, который во многом складывался под влиянием произведений Майн Рида, Жюля Верна. Позже детские фантазии и страхи (Бугаев часто болел) также станут содержанием его книг. Ведь он рано начал многое подмечать. Раздвоенность станет его обычным состоянием, со временем он даже откажется от своего имени.

Бугаев поступает в частную гимназию Л. Поливанова. Через руки этого педагога, знатока русской словесности, автора оригинальной методики образования, прошли многие русские деятели, из близких Бугаеву символистских кругов там учился В. Брюсов.

Детство заканчивается, наступает время чтения Бодлера, Верлена, Уайта, Гауптмана, Ибсена. К осени 1895 года относятся первые опыты сочинительства. Как поэт Бугаев формируется под влиянием французских декадентов и отечественной философии.

В 1896 году он знакомится с семьей М. Соловьева, брата философа В. Соловьева. Они поселились в том же доме на углу Арбата и Денежного переулка, где жили Бугаевы. Сережа Соловьев становится приятелем и другом поэта, а жена Соловьева знакомит его с творчеством импрессионистов и Врубеля. Бугаев увлекается музыкой Грига, Вагнера, Римского-Корсакова.

Соловьев придумал псевдоним для начинающего литератора - Андрей Белый. Ведь из уважения к отцу Бугаев не решается печататься под своим именем и подписывается «студент-естественник». В то время он учится на естественном отделении физико-математического факультета Московского университета.

Правда, Андрей Белый выступал и под другими псевдонимами, их известно не менее двенадцати, среди них - Альфа, Бета, Гамма, Кунктатор, Леонид Ледяной. Подобная разбросанность свидетельствовала о неустойчивом состоянии поэта, он еще находится в процессе самопоиска.

Постоянство не являлось особенностью Белого. Он даже свои стихи сочинял на бегу, в процессе движения, перемещения. Ни один текст Андрей Белый не воспринимал как окончательный: выпуская переиздания, он порой менял текст настолько, что он представлял вариации на ту же тему. Гак, стихи из сборника «Пепел» переписывались им трижды, для изданий 1923 года и 1929 годов. Последний вариант был подготовлен для сборника «Зовы времени», но он не вышел из-за смерти поэта.

Роман «Петербург» существует в четырех редакциях, причем в первой из них ритмическую структуру определял амфибрахий, а во второй - анапест. Подобная структура требовала объяснений. Ни один издатель не принял роман «Маски» (1932) в стихотворной форме. Поэтому Белому приходилось давать предисловия к своим произведениям, снабжать их схемами и рисунками, проводить специальные семинары по метрике.

Первые произведения Белого в основном не сохранились, отрывки из других были позднее напечатаны в «Северных цветах» и «Золотом Руне».

Андрей Белый всегда мечтал согласовать точные науки и музыку. Он не работал по полученной специальности, но в статьях и теоретико-философских исследованиях использовал для построения своих теорий даже математические выкладки.

Опорой для Белого становится философия В. Соловьева и Ф. Ницше. Он откровенно заявляет, что основывался на их выводах для конструирования собственной системы взглядов, связанных с мистическим преображением бытия и познанием тайны сущего.

Начало XX века ознаменовано работой Белого над «Симфониями». Они представляют собой новую форму, лирическую ритмизованную прозу, где различные сюжетные линии стекаются по законам музыкальной композиции в виде отдельных лейтмотивов.

Как писал автор, ему было важно передать душевную созвучность окружающего мира во всех его сторонах, частях и проявлениях. Но он еще только вырабатывает свой собственный почерк, в первой симфонии пока сильны книжные впечатления. «Третья симфония» интересна пророческим пафосом.

Андрей Белый постоянно расширял круг литературных знакомств, он многому научился у В. Брюсова, определенное влияние на поэта оказало окружение Мережковского-Гиппиус. Он напечатал значимые для творчества статьи «Формы искусства» (1902) и «Символизм как миропонимание» (1904) в их религиозно-философском журнале «Новый путь».

Белый верил в то, что является адептом нового искусства, истинного символизма. Его взгляды разделяли единомышленники, в основном студенты Московского университета, называвшие себя аргонавтами.

После встречи с А. Блоком в 1903 году им становится ясно, что оба поэта развиваются в одном направлении. Правда, сам Андрей Белый признавался, что в то время уступал Блоку в литературном мастерстве. Отношения дружбы-вражды отразятся в переписке, являющейся бесценным памятником истории развития символизма как литературного течения.

1904 год принес разочарования, Андрей Белый отходит от кружка аргонавтов и заводит полемику с Брюсовым. Предметом нападок было то, что Брюсов стал другом для покинутой Андреем Белым возлюбленной. В отношениях с Н. Пиотровской Белый надеялся обрести астральную любовь, но они переросли в тривиальный роман. Тогда он порывает с ней. Свои впечатления оба поэта отражают в стихах, Брюсов делает Белого героем своего романа «Огненный ангел».

Новая полоса творчества начинается с сотрудничества в ведущем символистском журнале «Весы», где Белый публикует свои статьи, заметки, рецензии. Постепенно он становится ведущим теоретиком символизма.

В течение некоторого времени (в 1906-1909 годах) Андрей Белый полагал, что влюблен в жену Блока Л. Менделееву. Но скорее он отдал дань общим настроениям, ведь многие полагали, что Менделеева станет земным олицетворением Вечной Женственности, обоснованной В. Соловьевым и реализованной Блоком в стихах. Позже свои переживания, навеянные неразделенной любовью и разочарованиями в юношеских мечтаниях, Белый отразит в сборнике «Урна» (1909), рассказе «Куст», в образе ангела Пери в романе «Петербург» (1916), а также в мемуарах.

Андрей Белый относился к тем людям, которые легко подвергались чужому влиянию и увлекались многими вещами одновременно. Он легко менял тональность в отношениях с окружающими, переходя от дружбы к ненависти и наоборот. Известно, что Белый неоднократно провоцировал окружающих на дуэли, но они не допускались близкими.

Литературная жизнь Белого шла параллельно с университетскими занятиями. Закончив в 1903 году естественное отделение с дипломом первой степени, осенью 1905 года Андрей Белый поступает на историко-философское отделение. Но вскоре покидает его, не закончив. Теперь он полностью сосредотачивается на литературном творчестве.

Шкловский полагал, что из «Симфоний» Белого вышла новая проза, уже связанная не с традиционным сюжетом, а с расщеплением повествовательного целого, где значение имеют отдельные составляющие, но не целое. Конечно, последователи использовали и блестящую смысловую игру, которую Белый затевал практически в каждом своем произведении. Один из критиков отметил, что дробный мир поэта как бы запечатлен фасеточным зрением насекомых.

Революционные настроения Белого, вероятно, отразились в изменении сюжетной направленности его произведений. В 1904-1908 годах он создает книгу стихов «Пепел», где показывает свое отношение к теме родины. Любопытно, что вновь Белый и Блок думают одинаково, они обращаются к традициям Н. Некрасова, размышляя о том, куда пойдет Россия.

Андрей Белый пишет:

Просторов простертая рать:

В пространствах таянства пространства.

Россия, куда мне бежать

От голода, мора и пьянства? ("Русь").

Некоторые критики полагают, что хотя Белый и пессимистичен, не видит будущего, по художественному мастерству - ритмическому разнообразию, словесной изобретательности, звуковому богатству - он превосходит Блока, четко обрисовывавшего возможное возрождение России.

В романе «Серебряный голубь» (1910) Андрей Белый продолжает историко-философскую линию противопоставления Востока и Запада. Он следует традициям Гоголя, этнографически точно изображая сцены колдовства и эротико-мистических радений.

Формально сюжет подчинен истории героя Дарьяльского, попадающего в руки сектантов-голубей. На самом же деле Белый бесконечно варьирует темы и мотивы произведения, добиваясь членения романа на отдельные составляющие. Язык произведения ритмизован, как и ранние повести Гоголя, местами он невнятен и напевен. Так Андрей Белый отражал смятенное состояние своих героев.

Позже стало ясно, что он открыл неогоголевскую эпоху в русской прозе, став создателем новой литературной формы - музыкально-ритмической прозы.

В десятые годы в жизнь Белого входит Ася Тургенева. Она воспринимала их отношения прежде всего как дружеские, Белый же верил в большее, поэтому совершенные вместе путешествия позже включил в свои романы как значимые для него воспоминания.

Начиная с 1912 года поэт путешествует по Европе, во время своих странствий знакомится с антропософами, их учителем Штайнером. В1915-1916 годах в Дорнахе Белый принимал участие в строительстве Иоаннова храма. Он возвращается в Россию в 1916 году в связи с военным призывом. Ася остается в Европе.

Предреволюционное десятилетие ознаменовано выходом лучшего произведения Белого - романа «Петербург», в котором он дал характеристику распада сознания своего героя - интеллигента Н. Аблеухова. Ведущими мотивами является тема града Петра как олицетворения мощной разрушительной силы и проблема ворвавшегося в Россию революционного вихря.

Заявленная Андреем Белым история русского интеллигента в смутное время является своеобразным обобщением тех идейных поисков, которые в свое время вели Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой. В свою очередь своими загадками, скрытыми отсылками, аллюзиями и реминисценциями Белый повлиял на представителей русского орнаментализма, заворожил своими поисками Е. Замятина, Б. Пильняка, В. Набокова.

Примерно в середине десятых годов Белый последовательно создает личную биографию, он предполагал назвать ее эпопеей «Моя жизнь». В предисловии к повести «Котик Летаев» издания 1922 года, Андрей Белый называет себя психологом-палеонтологом. Он помнит даже форму облаков, проплывавших в разные годы над имением его отца «Серебряный Колодезь». Поэтому откровенно заявляет о том, что его память запечатлевает мельчайшие жизненные впечатления. Они и становятся содержанием книги, начиная с внутриугробных воспоминаний. В повести «Крещеный китаец», второй части эпопеи, поэт расскажет о более зрелом периоде жизни.

Своеобразным продолжением эпопеи становятся «Записки чудака» (1922), свою задачу писатель формулирует следующим образом: назначение этого дневника - «сорвать маску с себя, как с писателя; и рассказать о себе, человеке, однажды навек потрясенном. . . Моя жизнь постепенно мне стала писательским материалом».

Вернувшись в Москву, Андрей Белый стал вестником новой культуры. Она была революционна по духу, но не по социальным устремлениям. В своих лекциях и статьях («Революция и культура») Белый призывает к бунту против форм. Он много пишет, хотя бытовая неустроенность приводила к болезням. Но все же поэт находит в себе силы публиковать и ранее написанное.

Оправившись после болезни, он на два года уезжает за границу. В Берлине происходит решительное объяснение и окончательный разрыв с Асей Тургеневой. Штайнер уклоняется от свидания с Белым, который называет себя послом России от антропософии, и их отношениям также приходит конец. Вместе с тем берлинское двухлетие стало рекордным для Белого временем по публикации его произведений: выходят семь переизданий и девять новых публикаций.

Подспудно у писателя возникает замысел мемуаров, частично пропавших при переезде, но восстановленных в начале тридцатых годов. Замысел «Воспоминаний о Блоке» удалось реализовать в 1922-1923 годах.

Другое направление творчества связано с созданием романа «Москва». Он вышел в виде двух частей - «Московский чудак» и «Москва под ударом».

Последнее десятилетие оказалось самым драматическим для Белого. Его спутница, К. Васильева (Бугаева), была арестована вместе с другими деятелями антропософского движения. Поэт пишет патетическое обращение на имя И. Сталина. Клавдия возвращается домой.

Она была не только другом, но и личным секретарем Белого. Возможно, поэтому ему удалось создать грандиозное сочинение - мемуарную трилогию «На рубеже веков» (1931), «Начало века» (1933), «Между двух революций», в которых он воссоздал время, получившее позже название «серебряного века».

Белому вновь удается проявить стилевое новаторство, он ведет живой разговор с читателем, фиксируя любопытные подробности быта того времени. Конечно, некоторые характеристики кажутся гротескными, персонажи обрисовываются сатирическими красками. Андрей Белый пытается найти согласие с тогдашними властями, но все равно оценивается в печати отрицательно. Правда, в разгромной статье Л. Троцкого отмечен поразительный дар поэта конструировать собственную Вселенную.

Параллельно, начиная с конца 1928 года Белый возвращается к своим работам о ритме русского стиха («Ритм как диалектика» и «Медный всадник», 1929), заканчивает свои размышления о прозе Гоголя («Мастерство Гоголя», 1934).

Смерть Белого оказалась неожиданной, он умер от мозгового спазма после солнечного удара. Вероятно, болезнь мозга не распознали вовремя.

Андрей Белый (1880-1934) – русский поэт и писатель, был одним из ведущих деятелей в русском модернизме и символизме, известен также своими работами в качестве стиховеда, мемуариста и критика.

Детские годы

Настоящее имя Андрея Белого ‒ Борис Николаевич Бугаев. Родился он 26 октября 1880 года в Москве.

Его отец, Николай Васильевич Бугаев, был известным российским философом и математиком, членом-корреспондентом Императорской академии наук в Санкт-Петербурге, заслуженным профессором и деканом на физико-математическом факультете в Московском университете.

Мама, Александра Дмитриевна (девичья фамилия Егорова), считалась одной из первых красавиц в Москве.

Долгие годы жизни (почти 26 лет) будущего поэта прошли в доме его родителей, который располагался на пересечении Денежного переулка с Арбатом. Сейчас на этом месте в самом центре Москвы действует единственный в мире мемориальный музей, посвящённый Андрею Белому.

Среди представителей старой московской профессуры у отца, Николая Бугаева, были очень широкие знакомства, так что детство Андрея прошло в высокой атмосфере культурно-профессорской Москвы. В доме частым гостем был великий писатель Лев Толстой.

Между родителями складывались непростые отношения, что тяжело сказалось на формирующемся характере и психике будущего поэта. В дальнейшем это выразилось в странностях и конфликтах Андрея Белого с окружающими.

Обучение

В 11-летнем возрасте Андрей поступил на учёбу в лучшую московскую частную гимназию Поливанова Л. И., где его самыми любимыми увлечениями стали восточная религия (оккультизм, буддизм) и литература (особенно мальчика интересовали произведения Ибсена, Ницше и Достоевского). На последних курсах юношу очень увлекла поэзия. Среди стихотворных произведений особое предпочтение он отдавал поэтам Франции и символистам России (Мережковский, Брюсов и Бальмонт).

Когда парню было 15 лет, он сблизился с будущим русским поэтом Сергеем Соловьёвым, сыном известного переводчика. Андрей довольно близко вошёл в их семью, здесь происходили его знакомства с новинками искусства в музыке, живописи, философии. Именно в доме Соловьёвых с сочувствием были встречены его первые поэтические опыты и придуман творческий псевдоним ‒ Андрей Белый.

В 1899 году он окончил учёбу в гимназии и по настоянию родителей сдал экзамены для поступления в Московский университет. На физико-математическом факультете он выбрал естественное отделение, потому что с ранних юношеских лет, несмотря на свои мистические и художественные настроения, Андрей стремился к точным наукам.

В университете он усиленно занялся изучением теории Дарвина и зоологией беспозвоночных, много уделял внимания химии. При этом он не пропускал ни одного номера ежемесячного художественного иллюстрированного журнала «Мир искусства», в котором изучал новинки творчества русских символистов.

В 1903 году Белый окончил университет с красным дипломом.

В 1904 году в этом же Московском университете Андрей стал студентом историко-филологического факультета. В качестве своего руководителя он выбрал знаменитого русского логика, переводчика и философа Бориса Александровича Фохта. Однако спустя год Белый перестал ходить на занятия, а в 1906 году написал в деканат прошение об отчислении его из университета. Он принял решение целиком и полностью посвятить себя литературной деятельности.

Литературная деятельность

Зимой 1901 года Белый познакомился с опытными символистами Брюсовым, Гиппиус и Мережковским. А уже в 1903 году вокруг него стал образовываться кружок молодых символистов, который состоял в основном из студентов университета. Кружку было дано название «Аргонавты», а Андрей стал его идейным вдохновителем и несомненным лидером.

В 1903 году Андрей начал вести переписку с поэтом Александром Блоком, а спустя год они уже познакомились лично. Это знакомство в будущем вылилось в долгие годы мучительной вражды и дружбы.

В январе 1904 года в Москве начал издаваться ежемесячный научно-литературный журнал «Весы». Андрей Белый вёл с издательством тесное сотрудничество.

Свои собрания кружок «Аргонавты» проводил на квартире у известного российского общественного деятеля и юриста Павла Ивановича Астрова. На одном из заседаний было принято решение об издании литературно-философского сборника. В 1906 году вышли две первые книги этого сборника, которому дали название «Свободная совесть».

В 1909 году Белый работал в московском издательстве «Мусагет», он был одним из его основателей, здесь поэт занимался переводами, а также печатал свои стихи.

В 1911 году Андрей отправился путешествовать на Ближний Восток и в Северную Африку. Впечатления от этой поездки нашли отражение в «Путевых заметках».

Вернувшись в Россию, в 1912 году, Белый немного поработал редактором в журнале «Труды и дни». Затем снова отправился за границу, где в Берлине произошло его знакомство с Рудольфом Штейнером, австрийским основоположником религиозно-мистического учения антропософии. Андрей с головой окунулся в это учение и стал учеником Штейнера.

В этот период вышло три тома его теоретических и критических статей:

«Символизм»;
«Луг зелёный»;
«Арабески».

Немного Белый стал отходить от поэзии символизма, всё больше в его творчестве появлялось прозаических произведений, например, романы «Серебряный голубь» и «Петербург», а также автобиографическая повесть «Котик Летаев».

С 1914 по 1916 годы Андрей жил в Швейцарии, где принимал участие в строительстве храма «Гетеанум». В конце 1916 года Белого вызвали в Россию на проверку его отношения к воинской повинности. Жена Ася с Андреем не поехала, осталась в Швейцарии, решив полностью отдаться делу Штейнера и возведению храма.

Первую Мировую войну Белый считал общечеловеческим бедствием, а революцию в России 1917 года он воспринял в качестве возможного выхода из глобальной тупиковой катастрофы. Эти идеи нашли воплощение в его произведениях:

цикл эссе «На перевале», состоящий из трёх частей «Кризис жизни», «Кризис мысли» и «Кризис культуры»;
очерк «Революция и культура»;
поэма «Христос Воскрес»;
поэтические сборники «Королевна и рыцари» и «Звезда».

Наряду с творчеством Андрей занимался преподавательской деятельностью. Для молодых пролетарских писателей и поэтов в пролеткульте в Москве он читал лекции по теории прозы и поэзии.

С 1921 по 1923 годы Белый вновь провёл за границей, но после полного разрыва супружеских отношений с женой вернулся в Россию, где начался особенно плодотворный период его творчества, в основном теперь он писал прозу:

дилогия романов «Москва» («Московский чудак» и «Москва под ударом»);
роман «Маски»;
мемуары «Воспоминания о Блоке»;
трилогия «На рубеже двух столетий», «Начало века», «Между двух революций».

Значительным вкладом для литературоведческой науки оказались исследовательские работы Белого « Мастерство Гоголя», «Ритм как диалектика и «Медный всадник».

Личная жизнь

Познакомившись и сблизившись с поэтом Александром Блоком, Андрей Белый начал ухаживать за его женой Любовью Менделеевой, позже они стали любовниками. В этом драматическом любовном треугольнике все трое мучились почти четыре года, пока не произошёл окончательный разрыв, отразившийся в пьесе Блока «Балаганчик». Поэт же Андрей Белый уехал за границу и вылил свои страдания в поэтических сборниках «Пепел» и «Урна».

Практически в это же самое время Белый состоял и в другом любовном треугольнике – со своим собратом по символистскому течению поэтом Валерием Брюсовым и его женой поэтессой Ниной Петровской. Этот роман Андрея и Нины начался совсем невинно, но вскоре Петровская так сильно влюбилась в Белого, что доходила в своих чувствах до мистического поклонения ему. Андрей решил порвать эти отношения, ему хватало любовного романа с Менделеевой Любой, женой Блока, но Петровская принялась буквально преследовать его. Дошло до того, что Нина предприняла попытку убийства своего возлюбленного. Во время перерыва в лекции, которую читал Андрей в политехническом институте, она подошла и выстрелила в него в упор. К счастью, браунинг дал осечку. Вся эта коллизия позднее нашла отражение в романе Брюсова «Огненный ангел».

В 1909 году Белый познакомился с художницей, племянницей великого русского писателя Ивана Тургенева. Девушку звали Анна (близкие люди называли её Ася), они сблизились и стали жить гражданским браком. Она разделила с ним годы странствий, когда с 1910 по 1912 годы он путешествовал по Египту, Палестине, Тунису и Сицилии. Весной 1914 года Андрей женился на Асе официально, их бракосочетание прошло в Бёрне.

В 1916 году он один уехал в Россию, Ася за ним не последовала, оставшись в Дорнах. Спустя пять лет он вернулся к жене, но после объяснений стало понятно, что дальнейшее совместное проживание уже невозможно.

Поскитавшись пару лет за границей, Белый вернулся в Москву. Супружеская жизнь с Анной Тургеневой осталась в прошлом, но в его судьбе появилась другая женщина. Васильева Клавдия Николаевна стала последней возлюбленной поэта. В 1925 году по приглашению своих друзей они уехали в Кучино, где поселились на даче знакомых. Как говорил потом Андрей Белый, эта усадьба стала для него как Ясная Поляна для Льва Толстого или как Ялта для Антона Чехова. Здесь он наконец-то смог с головою погрузиться в творчество. В 1931 году Клавдия и Андрей узаконили свои отношения.

Клавдия Николаевна сделала последние годы жизни Белого счастливыми, она была тихой и очень заботливой, окружила его своим вниманием, а он в ответ ласково называл её Клодя.

8 января 1934 года у Андрея случился инсульт, он умер на руках своей супруги, похоронили его в Москве на Новодевичьем кладбище.

Как и многие другие современные ему русские писатели Андрей Белый прославился под псевдонимом. Его настоящее имя – Борис Николаевич Бугаев. [См. также статью Андрей Белый - жизнь и произведения .] Он родился в Москве в 1880 г. – в том же году, что и Блок . Его отец, профессор Бугаев (профессор Летаев в сочинениях сына), был выдающимся математиком, корреспондентом Вейерштрасса и Пуанкаре, деканом факультета Московского университета. Сын унаследовал от него интерес к самым трудным для понимания математическим задачам.

Он учился в частной гимназии Л. И. Поливанова, одного из лучших педагогов России того времени, который внушил ему глубокий интерес к русским поэтам. В юности Белый встречался с великим философом Владимиром Соловьевым и рано стал знатоком его мистического учения. Белый сблизился с племянником Соловьёва, поэтом Сергеем. Оба они были проникнуты экстатическим ожиданием апокалипсиса, вполне реально и конкретно верили, что первые годы нового, XX-го, столетия принесут новое откровение – откровение Женской Ипостаси, Софии, и что ее пришествие полностью переменит и преобразит жизнь. Эти ожидания еще усилились, когда друзья узнали о видениях и поэзии Блока.

Поэты России ХХ век. Андрей Белый

В это время Андрей Белый учился в Московском университете, что заняло у него восемь лет: он получил диплом по философии и по математике. Несмотря на его блестящие способности, профессура смотрела на него косо из-за его «декадентских» писаний – некоторые даже не подали ему руки на похоронах отца. Первое из «декадентских» писаний (прозаическое) появилось в 1902 г. под раздражающим названием Симфония (Вторая драматическая ). Несколько исключительно тонких критиков (М. С. Соловьев – отец Сергея, Брюсов и Мережковский с Гиппиус) сразу распознали тут нечто совершенно новое и многообещающее. Это почти зрелое произведение дает полное представление как о юморе Белого, так и о его изумительном даре – писать музыкально организованную прозу. Но критики отнеслись к этой «симфонии» и к тому, что за ней последовало, с негодованием и злобой, и на несколько лет Белый заменил Брюсова (которого начинали признавать) в качестве главной мишени нападок на «декадентов». Его обзывали непристойным клоуном, чьи ужимки оскверняют священную область литературы. Отношение критики понятно: почти во всех произведениях Белого бесспорно есть элемент дурачества. За Второй симфонией последовала Первая (Северная, героическая , 1904), Третья (Возвращение , 1905) и Четвертая (Кубок метелей , 1908), а также сборник стихов Золото в лазури (1904) – и все встретили такой же прием.

В 1905 г. Белый (как и большинство символистов) был захвачен волной революции , которую он пытался объединить с соловьевским мистицизмом. Но вырождение революции в уголовную анархию вызвало у Белого подавленность, как и у Блока, и он потерял веру в свои мистические идеалы. Подавленность излилась в двух стихотворных сборниках, появившихся в 1909 г.: реалистическом – Пепел , где он подхватывает некрасовскую традицию, и Урна , где он рассказывает о своих блужданиях по абстрактной пустыне неокантианской метафизики. Но отчаяние Белого лишено угрюмой и трагической горечи Блока, и читатель поневоле относится к нему не так серьезно, тем более, что сам Белый поминутно отвлекает его своими юмористическими курбетами.

Все это время Белый писал прозу том за томом: писал блестящие, но фантастические и импрессионистские критические статьи, в которых объяснял писателей с точки зрения своего мистического символизма; писал изложения своих метафизических теорий. Символисты высоко его ценили, но широкой публике он был почти не известен. В 1909 г. он опубликовал свой первый роман – Серебряный голубь . Это замечательное произведение, которому вскоре предстояло оказать огромное влияние на русскую прозу, вначале прошло почти незамеченным. В 1910 г. Белый прочел ряд докладов в Петербургской «поэтической Академии» о русской просодии – дата, с которой можно отсчитывать само существование русской просодии как отрасли науки.

В 1911 г. он женился на девушке, которая носила поэтическое имя Ася Тургенева и действительно была родственницей знаменитого писателя . В следующем году молодая пара познакомилась с известным немецким «антропософом» Рудольфом Штайнером . Штайнеровская «антропософия» есть грубо конкретизированная и детализированная обработка символистского мировоззрения, которое считает человеческий микрокосм параллельным во всех деталях вселенскому макрокосму. Белый и его жена были заворожены Штайнером и четыре года прожили в его магическом заведении в Дорнахе, близ Базеля («Гетеануме»). Они принимали участие в строительстве Иоганнеума, который должен был быть выстроен только адептами Штайнера, без вмешательства непросвещенных, т.е. профессиональных строителей. За это время Белый опубликовал свой второй роман Петербург (1913) и написал Котика Летаева , который был опубликован в 1917 году. Когда разразилась Первая Мировая война , он занял пацифистскую позицию. В 1916 г. ему пришлось возвратиться в Россию для военной службы. Но от посылки на фронт его спасла революция. Как и Блок, он попал под влияние Иванова-Разумника и его «скифского » революционного мессианизма. Большевиков Белый приветствовал как освободительную и разрушительную бурю, которая разделается с одряхлевшей «гуманистической» европейской цивилизацией. В его (очень слабой) поэме Христос воскрес (1918) он, еще более настойчиво, чем Блок, отождествляет большевизм с христианством.

Как и Блок, Белый очень скоро потерял веру в это тождество, но, в отличие от Блока, не впал в унылую прострацию. Напротив, именно в самые худшие годы большевизма (1918–1921) он развил бурную деятельность, вдохновленную верой в великое мистическое возрождение России, нарастающее вопреки большевикам. Ему казалось, что в России на его глазах возникает новая «культура вечности», которая заменит гуманистическую цивилизацию Европы. И действительно, в эти страшные годы голода, лишений и террора в России происходил удивительный расцвет мистического и спиритуалистического творчества. Белый стал центром этого брожения. Он основал «Вольфилу» (Вольная философская ассоциация), где свободно, искренно и оригинально обсуждались самые жгучие проблемы мистической метафизики в их практическом аспекте. Он издавал Записки мечтателя (1919–1922), непериодический журнал, смесь, в которой содержится почти все лучшее, что было опубликовано в эти тяжелейшие два года. Он преподавал стихосложение пролетарским поэтам и с невероятной энергией читал лекции чуть не каждый день.

За этот период, кроме множества мелких произведений, им были написаны Записки чудака , Преступление Николая Летаева (продолжение Котика Летаева ), большая поэма Первое свиданье и Воспоминания о Блоке . Вместе с Блоком и Горьким (которые тогда ничего не писали и потому в счет не шли) он был крупнейшей фигурой русской литературы – и куда более влиятельной, чем те двое. Когда возродилась книжная торговля (1922), издатели первым делом стали печатать Белого. В том же году он уехал в Берлин, где стал таким же центром среди писателей-эмигрантов, каким был в России. Но его экстатический, беспокойный дух не позволил ему оставаться за границей. В 1923 г. Андрей Белый вернулся в Россию, ибо только там ощущал соприкосновение с жадно ожидавшимся им мессианским возрождением русской культуры.

Портрет Андрея Белого. Художник К. Петров-Водкин, 1932

Однако все его попытки наладить живой контакт с советской культурой оказались безнадёжными. Коммунистические идеологи Андрея Белого не признавали. Ещё в Берлине он порвал с Асей Тургеневой, а по возвращении в СССР сожительствовал с Анной Васильевой, на которой в 1931 официально женился. У неё на руках писатель и умер 8 января 1934 в Москве после нескольких инсультов.

, стиховед ; один из ведущих деятелей русского символизма и модернизма в целом.

Биография

В 1899 году по настоянию отца поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета . С юношеских лет пытался соединить художественно-мистические настроения с позитивизмом , со стремлением к точным наукам. В университете он работает по зоологии беспозвоночных, изучает труды Дарвина , химию, но не пропускает ни одного номера «Мира искусства ». Осенью 1899 года Борис, по его выражению, «всецело отдается фразе, слогу».

В декабре 1901 года Белый знакомится со «старшими символистами» - Брюсовым, Мережковским и Гиппиус. Осенью 1903 года вокруг Андрея Белого организовался литературный кружок, получивший название «Аргонавты » . В 1904 году «аргонавты» собирались на квартире у Астрова . На одном из заседаний кружка было предложено издать литературно-философский сборник под названием «Свободная совесть», и в 1906 году вышли две книги этого сборника.

В 1903 году Белый вступил в переписку с Александром Блоком , а через год состоялось их личное знакомство. До этого, в 1903 году он с отличием окончил университет. С момента основания журнала «Весы » в январе 1904 года Андрей Белый стал тесно сотрудничать с ним. Осенью 1904 года поступил на историко-филологический факультет Московского университета , выбрав руководителем Б. А. Фохта ; однако в 1905 году прекратил посещать занятия, в 1906 году подал прошение об отчислении и стал заниматься исключительно литературной работой.

После мучительного разрыва с Блоком и его женой Любовью Менделеевой Белый полгода жил за рубежом. В 1909 году стал одним из сооснователей издательства «Мусагет ». В 1911 году совершил ряд путешествий через Сицилию - Тунис - Египет - Палестину (описано в «Путевых заметках»). В 1910 г. Бугаев, опираясь на владение математическими методами, читал начинающим поэтам лекции о просодии - по словам Д. Мирского , «дата, с которой можно отсчитывать само существование русского стиховедения как отрасли науки» .

С 1912 года редактировал журнал «Труды и дни », основной темой которого были теоретические вопросы эстетики символизма. В 1912 в Берлине он познакомился с Рудольфом Штейнером , стал его учеником и без оглядки отдался своему ученичеству и антропософии . Фактически отойдя от прежнего круга писателей, работал над прозаическими произведениями. Когда разразилась война 1914 года, Штейнер со своими учениками, в том числе и с Андреем Белым, находились в швейцарском Дорнахе , где начиналось строительство Гётеанума . Этот храм строился собственными руками учеников и последователей Штейнера. Перед началом Первой Мировой войны А. Белый посетил могилу Фридриха Ницше в деревушке Рёккен под Лейпцигом и мыс Аркона на острове Рюген .

В 1916 году Б. Н. Бугаев был вызван в Россию «для проверки своего отношения к воинской повинности» и кружным путём через Францию, Англию, Норвегию и Швецию прибыл в Россию. Жена за ним не последовала. После Октябрьской революции он вёл занятия по теории поэзии и прозы в московском Пролеткульте среди молодых пролетарских писателей.

С конца 1919 г. Белый задумывался о возвращении к жене в Дорнах, за границу его выпустили только в начале сентября 1921 г. Из объяснения с Асей стало ясно, что продолжение совместной семейной жизни невозможно. Владислав Ходасевич и другие мемуаристы запомнили его изломанное, скоморошеское поведение, «выплясывание» трагедии в берлинских барах : «его фокстрот - чистейшее хлыстовство: даже не свистопляска, а христопляска» (Цветаева).

В октябре 1923 г. Белый неожиданно вернулся в Москву за своей подругой Клавдией Васильевой. «Белый - покойник, и ни в каком духе он не воскреснет», - писал в «Правде» всемогущий в то время Лев Троцкий . В марте 1925 года он снял две комнаты в Кучине под Москвой. Писатель умер на руках у своей жены Клавдии Николаевны 8 января 1934 года от инсульта - следствие солнечного удара , случившегося с ним в Коктебеле . Эта судьба была предсказана им в сборнике «Пепел» (1909):

Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.

Личная жизнь

В годы, когда символисты пользовались наибольшим успехом, Белый состоял в «любовных треугольниках » сразу с двумя собратьями по течению - Валерием Брюсовым и Александром Блоком . Отношения Белого, Брюсова и Нины Петровской вдохновили Брюсова на создание романа «Огненный ангел » (1907). В 1905 году Нина Петровская стреляла в Белого . Треугольник Белый - Блок - Любовь Менделеева замысловато преломился в романе «Петербург» (1913). Некоторое время Любовь Менделеева-Блок и Белый встречались в съёмной квартире на Шпалерной улице . Когда же она сообщила Белому, что остаётся с мужем, а его хочет навсегда вычеркнуть из жизни, Белый вступил в полосу глубокого кризиса, едва не закончившегося самоубийством . Ощущая себя покинутым всеми, он уехал за границу.

По возвращении в Россию в апреле 1909 года Белый сблизился с Анной Тургеневой («Ася», 1890-1966, племянница великого русского писателя Ивана Тургенева). В декабре 1910 она сопровождала Белого в путешествии по Северной Африке и Ближнему Востоку. 23 марта 1914 года женился на ней. Церемония бракосочетания состоялась в Берне. В 1921 году, когда писатель вернулся к ней в Германию после пяти лет пребывания в России, Анна Алексеевна предложила ему разойтись навсегда. Она осталась жить в Дорнахе, посвятив себя служению делу Рудольфа Штейнера. Её называли «антропософской монахиней». Будучи талантливой художницей, Ася сумела выработать особый стиль иллюстраций, которыми пополняла антропософские издания. Её «Воспоминания об Андрее Белом», «Воспоминания о Рудольфе Штейнере и строительстве первого Гётеанума» содержат интересные подробности их знакомства с антропософией, Рудольфом Штейнером и многими талантливыми людьми Серебряного века. Её образ можно узнать в Кате из «Серебряного голубя».

Творчество

Литературный дебют - «Симфония (2-я, драматическая)» (М., 1902). За ней последовали «Северная симфония (1-я, героическая)» (1904), «Возврат» (повесть, 1905) , «Кубок метелей» (1908) в индивидуальном жанре лирической ритмизованной прозы с характерными мистическими мотивами и гротескным восприятием действительности. Войдя в круг символистов, участвовал в журналах «Мир искусства» , «Новый путь» , «Весы» , «Золотое руно» , «Перевал» .

Ранний сборник стихов «Золото в лазури» () отличается формальным экспериментаторством и характерными символистскими мотивами. После возвращения из-за границы выпустил сборники стихов «Пепел» (1909; трагедия деревенской Руси) , «Урна» (1909), роман «Серебряный голубь » (1909; отд. изд. 1910), очерки «Трагедия творчества. Достоевский и Толстой» (1911). Итоги собственной литературно-критической деятельности, отчасти символизма в целом, подведены в сборниках статей «Символизм» (1910; включает также стиховедческие работы), «Луг зелёный» (1910; включает критические и полемические статьи, очерки о русских и зарубежных писателях), «Арабески» (1911).

В 1914-1915 вышла первая редакция романа «Петербург », который является второй частью трилогии «Восток или Запад». В романе «Петербург» (1913-14; переработанная сокращённая редакция 1922) символизированное и сатирическое изображение российской государственности. Роман широко признан в качестве одной из вершин прозы русского символизма и модернизма в целом.

Первый в задуманной серии автобиографических романов - «Котик Летаев» (1914-15, отд. изд. 1922); серия продолжена романом «Крещёный китаец» (1921; отд. изд. 1927). В 1915 Белый пишет исследование «Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности» (М., 1917).

Влияние

Стилистическая манера Белого предельно индивидуализирована - это ритмическая, узорчатая проза с многочисленными сказовыми элементами . По словам В. Б. Шкловского , «Андрей Белый - интереснейший писатель нашего времени. Вся современная русская проза носит на себе его следы. Пильняк - тень от дыма, если Белый - дым» . Для обозначения влияния А. Белого и А. М. Ремизова на послереволюционную литературу исследователь использует термин «орнаментальная проза ». Это направление стало основным в литературе первых лет советской власти . В 1922 году Осип Мандельштам призывал писателей к преодолению Андрея Белого как «вершины русской психологической прозы» и к возвращению от плетения словес к чистому фабульному действию . Начиная с конца 1920-х гг. беловское влияние на советскую литературу неуклонно сходит на нет.

Адреса в Петербурге

01.1905 года - квартира Мережковского в доходном доме А. Д. Мурузи - Литейный проспект, 24;
01. - 02.1905 года - меблированные комнаты «Париж» в доходном доме П. И. Лихачёва - Невский проспект, 66;
12.1905 года - меблированные комнаты «Париж» в доходном доме П. И. Лихачёва - Невский проспект, 66;
04. - 08.1906 года - меблированные комнаты «Париж» в доходном доме П. И. Лихачёва - Невский проспект, 66;
30.01. - 08.03.1917 года - квартира Р. В. Иванова-Разумника - Царское Село, Колпинская улица, 20;
весна 1920 - 10.1921 - доходный дом И. И. Дернова - улица Слуцкого, 35 (с 1918 по 1944 год так называлась Таврическая ул.).

См. также

Напишите отзыв о статье "Андрей Белый"

Примечания

(оригинал в библиотеке «ImWerden»)

Отрывок, характеризующий Андрей Белый

Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.

Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.

Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.

Это интересно: